Проза (а вот и обещанная чашечка кофе!)

Зимние мистерии

Глава 1

Почему-то только зимой бывают такие пронзительно-синие вечера, когда сумасшедшие краски вокруг, ни один художник не подберёт. Просто глазам не верится.
Снег, таинственно кружась, садится на тёмные пальто московских прохожих. Сегодня ЕЁ ведут в цирк! Она неуклюже перебирает ногами в валенках, меся дорожную кашу. Хлопает светлыми ресницами, на которых радужные бриллиантики талых снежинок. И всё ЕЙ кажется волшебным: и этот снег, и фонари, и негромкие разговоры прохожих.
- Малыш, не отставай! – говорит мама, и Оленька ещё быстрее семенит, тянет мамину руку, на ходу сдувая с носа щекочущие снежинки.
В фойе тепло и шумно. Её раздели, поправили перед зеркалом зелёное платье и бант в светлых рыжеватых волосах. Румяная с мороза, в валенках и нарядном платьице, она выглядела смешно, совсем по-детски.
- Что такое? Ты что, не рада? – спросил папа.
- Почему? – не поняла Оленька.
- Ты сегодня ни разу не улыбнулась, доча.
- Так ведь, ещё ничего не было…
- Чего не было?
- Самого ГЛАВНОГО!
- Ну, и чего же ты ждёшь? – вступила в разговор мама.
- ЕГО…
- Кого? – в один голос удивились родители.
- Мужа моего, - спокойно произнёс ребёнок.
Папа и мама переглянулись и, не сговариваясь, сменили тему:
- Хочешь шарик? – спросил папа.
- Вон клоун продаёт… разные-разные. Ну, какой тебе? – подхватила мама.
- Мне вот этот, - Оленька показала на красное надувное сердечко.
- А может, вон тот, с зайчиком? – с сомнением спросил отец.
- Нет, другой нельзя, - констатировала дочь.
- Это ещё почему?
- А как ОН, по-твоему, меня узнает тогда? – устало Оля посмотрела на обескураженных предков.

Мама села возле неё на корточки, механически потрогала лоб и тихо, уговаривающе произнесла:
- Малыш, ну…Это не совсем то, о чём следует думать в цирке восьмилетней девочке. Замуж ты ещё успеешь… - она покосилась на отца, - И вообще, торопиться не стоит, - добавила мать просто заговорщическим шёпотом.
- Где мой номерок? – почему-то спросила Оля.
- У меня в кармане. Дать?…Возьми.
Оленька положила номерок на раскрытую ладошку и больше уже не отрывала взгляда от красивой голубой пластмассы с выдавленными в ней чёрными цифрами, пока звенел звонок, пока родители искали места и даже пока шли первые номера. Мама ещё раз осторожно пощупала Олин лоб, сказала ей что-то, но девочка давно уже ничего не слышала и не видела вокруг.
«Может быть, всё же надо купить ей этот дурацкий шарик, - почему-то подумал папа, - ладно, в антракте куплю…»

***
Утром ОН проснулся от непонятного напряжения, охватившего всё тело, и казалось, наполнявшего собой окружающее пространство. Он подумал, что это от голода, ведь он не мог ничего есть второй день.
Встав, ОН принял душ, побрился, вычистил зубы, надел махровый халат и вышел в кухню. Полез по привычке в холодильник, но вспомнил, что аппетит таинственно и безвозвратно пропал. Вспомнил студенческого друга Володю, говорившего: «Если задумываешься, поесть или не поесть, то лучше попей.» Небрежно чиркнув спичкой, поставил чайник, а накал волнения всё нарастал. Он достал с полки свою любимую голубую кружку и уставился на неё пристально, словно не узнавал. Вдруг кружка в его руках мгновенно покрылась трещинами и лопнула, издав громкий жалобный звук… Никита вздрогнул, осколки посыпались на пол.
- Беда, Маркизка! – сказал он коту, прибежавшему на шум, - Ладно, сейчас подмету и покормлю тебя. И всё будет хорошо, - успокаивал он не то себя, не то безразлично глядевшего по сторонам Маркиза.
Чтобы развеяться, Никита включил телевизор. Потом плюхнулся в кресло и закурил.
- Куришь натощак, посуду бьёшь, - укоризненно заявил он сам себе, - что ещё?
Телефонный звонок прозвучал резко и навязчиво. Никита раздражённо потянулся к аппарату, намереваясь послать звонившего, но в трубке затрещало, и мягкий женский голос спросил:
- Не спишь? – это была Наташка.
- Мало того, ещё не ем и почти не пью, - смягчившись, ответил Никита, перенося телефон поближе.
- У тебя там что-то свистит, - сообщила Наташа.
- Это ветер в голове, - улыбнулся Никита, - Подожди секунду! – и побежал на кухню выключать надрывающийся чайник.
- Ник, ты прости, что я в тот раз так ушла…не прощаясь…и вообще, я не знаю, что ты подумал…
Никита нашёл в памяти хмурое январское утро, её записку на столе под пепельницей «Потому, что нельзя!». Ему стало неловко, что он за всё это время так ни разу и не вспомнил ни о записке, ни о той ночи, ни о Наташке. Он ничего не ответил.
- Ты, наверное, подумал, что я ушла из-за Юрки?
- Какого Юрки?
- Ну, Юрки Смолина, помнишь? Ну, высокий такой блондин, он ещё со Светкой Никольской пришёл…
- Ну, - тупо произнёс Никита. Он в это время смотрел на экран со смутным ощущением догадки, но никак не мог понять, что же там такого озаряющего показывают.
- Ты не думай, между нами ничего, ничего такого не было! И вообще он грубый… А волосы моет чёрным хлебом с яйцами.
- Кто с яйцами? – невменяемо промямлил Никита.
- Юрка! Голову!
- Это здорово, что Юрка с яйцами, - радостно выпалил Никита, - Нат, я тебе потом перезвоню, ладно? Извини, - он повесил трубку.
ОН понял. Увидел на экране то, чего ему так хотелось, отчего он не мог есть, не знал покоя.
На ходу скинув халат, наспех, чуть не на голое тело напялив плащ, он пролетел мимо зеркала, но заметил своё отражение – нелепое и всклокоченное – и расхохотался. Вернувшись в комнату, он выключил телевизор, затушил окурок, сдерживая нервную дрожь, оделся и, крикнув: «Маркиз! Команда – не скучать, стеречь апартаменты!»,- выскочил на лестницу.
Громыхнула дверь. Никита прыгал через три ступеньки, оглушительно дышал и бросал встреченным испуганным соседям дебильно-восторженные эпитеты. Во дворе ворчливая старушка «Анна-Ванна» язвительно прошамкала:
- С етаким теперанетом, а ишшо не жанатый!
- Доброе утро, Анна-Ванна! – крикнул Никита на лету.
Не глядя по сторонам, он на одном дыхании добежал до метро, и только тут опомнился, стал шарить по карманам в поисках денег, наскрёб немного.
- Одна мелочёвка. Ничего, обойдёмся гвоздичками, - сказал он сам себе.
На обратном пути Никита завернул, было в знакомое кафе, но вспомнил, что «оприходовал всю наличку».
- Ничего-ничего, - ещё раз повторил он, - ГЛАВНОЕ уже сделано.

***
В гримёрке Никита сидел один, приехав раньше всех, смотрел на запотевшие окна с бликами ярких ламп и на банку с жёлто-рыжими гвоздиками. Первым к нему заглянул Гришка, его приятель, дюжий парень из униформистов:
- Уже поздравляют? – осведомился Гриша, кивая на букет.
- С чем? – удивился Никита.
- А ты не знаешь? Врёшь, гад! Все уже знают, что Колокольников уходит, а Егорыч хочет в этот номер взять тебя.
- Спятил?
- Ни фига!
- Да иди ты … в баню!
- Уже. Ходили с пацанами в пятницу. Жаль, ты не смог! Посидели по кайфу: пиво, девочки… Там одна блондинка с такими…
- Слушай, Гриш, - оборвал его Никита, - мне тут твоя помощь кое в чём нужна. Пособишь?
- Стесь-сь-но!

***
Никита осмотрел тёмный зал и сразу заметил справа два пронзающих мглу серых глаза. Он знал, что не мог этого увидеть, но он видел, чувствовал кожей, нервами, мышцами.
«Господи! Даже страшно. Но всё равно, спасибо. Что бы потом со мной ни было, спасибо!» Он делал всё, как обычно: жест за жестом, реплика за репликой, каскад за каскадом. Разве что, слегка вздрагивал, встречаясь с мерцанием этих серых глаз. Дети смеялись.
Свет вспыхнул, и на арену вышел Гриша, набриолиненный и элегантный «как рояль». Он правдоподобно подыгрывал Никите в репризе, слегка переиначенной утром. Импровизация проходила успешно, но Никита в каждое свободное мгновенье мучительно, с придирчивостью микроскопа вглядывался в обладательницу пронзительных глаз, пытаясь разглядеть ещё хоть какую-нибудь черту, но не видел, всё равно.
Он, спасаясь бегством от Гришки, который должен был увести с арены непослушного клоуна, ринулся в зал, взбежал наверх и возле кресла, где сидела Оленька, остановился. Посмотрел на неё, схватился за сердце, упав на колени, изобразил, что оно разбито. Потом он протянул Оле руку. Оленька подала ему свою. Никита посадил девочку на плечо и понёс к арене…
Для всех ОНИ были девочкой и клоуном. ОНИ ещё не были знакомы, но уже знали, только они знали, кто они друг для друга. Оля смотрела спокойно и счастливо даже не вдаль, а куда-то в будущее. Никита думал, что сейчас умрёт от счастья, но и не жаль…хотя нет, жаль, ведь тогда он не увидит ЕЁ взрослой.
Он тихо сказал ей на ушко:
- Встретимся в антракте в фойе…, - потом, подумав, расшифровал, - Ну в перерыве, там, где шарики продают.
Поцеловал ручку и отпустил на место. Родители Оленьки улыбались, но как-то натянуто. Все эти штучки вкупе со странным поведением дочери им не нравились. Когда клоун исчез, папа вздохнул с облегчением.

***
В антракте Никита молниеносно выхватил из вазы букет, поцеловал каждый цветочек и выскочил в фойе. Дети смеялись и показывали на него пальцами. Осмотревшись, Никита растерялся: «Как же я найду ТЕБЯ в такой толкотне?». Его взгляд искал зелёное платьице и светлые кудряшки – а вокруг пестрили разноцветные детские одёжки и головки. Он пытался уловить этот серый взгляд, просвечивающий его, как рентген, но у него просто закружилась голова. Никиту охватило отчаянье. И тут над толпой, среди бескрайнего моря воздушных шаров он увидел толстое красное сердечко.
Как выбрасывающийся на берег кит, он пронёсся сквозь чужие руки, спины, головы к красному маячку. Юноша почему-то был уверен, что это именно ЕЁ шарик.
Вдруг он замер на месте и прошептал себе под нос:
- Только никому не говори, приятель, что ты теперь увлекаешься несовершеннолетними. Совершенно несовершеннолетними!

***
Оленька долго стояла возле продавца шаров, ожидая, что папа и мама, увлечённо беседовавшие неподалёку, наговорятся, и вспомнят про неё. И она молча смотрела на алый символ любви, качающийся под потолком. «Откуда я узнала, - думала девочка, - что сегодня встречусь с НИМ? Странно. А ведь ОН тоже этого, похоже, ждал.» Вдруг сзади кто-то дыхнул теплом в её ушко:
- Берём?
- Ага, - Оля по-взрослому улыбнулась.
Никита купил надутое сердце и вручил довольной Оленьке. Зазевавшиеся родители опомнились и ястребами кинулись к дочке. Никита представился, пригласил всех в буфет и, достав из-за пазухи букет гвоздик, протянул Оле.
- Цветочки надо было маме подарить! – отчитала клоуна Оленька.
- Не надо мне ничего, - довольно сурово отрезала мама.
- У неё свои ухажёры есть, - пошутил, желая сгладить неловкость, папа.
- Дождёшься от вас, - сердито шепнула мама в сторону. Но отец расслышал:
- Почему это не дождёшься? И от кого от ВАС?
- От ухажёров…
Пока старшие спорили, Никита куда-то исчез. Никто не заметил, как и куда.
- Ну что, барышни! Пожалуйте в буфет, - провозгласил отец семейства.
И все «двинулись в сторону еды». Но в буфете была чудовищная очередь, а столики битком были забиты жующей братией. Папа уже было расстроился, но тут перед ним возник белолицый призрак в клоунских штанах. На этот раз он держал в руке розу на неестественно длинной ножке.
- Молодец! – радостно крикнула Оленька, - Мама! Я ему сказала, и он сразу исправился!
Когда мама поняла, что это ей, она даже покраснела:
- Ой, что Вы, не надо…Серьёзно, я не возьму… Оля пошутила…
Потом Никита быстро договорился с одной из буфетчиц, и всё семейство тут же усадили и накормили. Оля взяла худенькой детской ручкой из вазы яблоко и протянула его Никите. Тот взял, поцеловал его и положил на место.
- Почему ты не съел?
- Это не просто яблоко. Это волшебный, райский плод. Его можно есть, только когда созреешь.
- Когда яблоко созреет?
- И яблоко, а главное, ты сам.
- Ты ещё не созрел?
- Нет. И ты не созрела. Придётся подождать.
- А ты не мог бы принести мне ещё пирожное? Или два…
- Мог бы. Но я представил себе, какой толстой и некрасивой ты можешь стать, если будешь есть много сладкого, и мне стало жалко себя.
- Себя? Почему?
- Потому, что потом, когда ты вырастешь, я собираюсь на тебе жениться.
- Ты не любишь толстых?
- Я люблю тебя. А я – однолюб.

***
ОНА стояла босиком на снегу в тихом московском, заметённом пургой, дворике. Оля смотрела на звёзды.
«Матушка-земля, Батюшка-небо! Помогите нам!»
Прохожий остановился, вглядываясь в сумерки:
- Девочка, что с тобой?
- Закаляюсь, - не моргнув глазом, ответила Оля.
Прохожий двинулся дальше, ворча что-то о ненормальных родителях. Когда Оленька вернулась домой, мама готовила ужин, отец с кем-то разговаривал по телефону:
- Борис! Я – отец и я лучше знаю. Я знаю: этого нельзя так оставлять!
Потом родители сели ужинать и долго ругались потому, что папа был очень недоволен вечерними Олиными прогулками:
- Ты не должна больше по вечерам гулять одна.
- Я больше не буду гулять одна…
- Очень хорошо.
- Да, не буду. Потому, что я теперь буду гулять с НИМ!

***
Весь день телефон в Никитиной комнате не умолкал. Сначала позвонил Володя, приглашал на день рождения к Ксюше, их институтской подруге. Потом позвонила мама. Междугородняя связь всё время прерывалась, было плохо слышно, они так и не поговорили толком. Потом позвонила Наташа. Она плакала, умоляла простить.
- За что? – спросил Никита.
- Я никогда не думала… - всхлипывала трубка, - что ты такой…ревнивый. Из-за какого-то дурацкого…из-за сплетни! Ник! Мне нужен только ты! А Юрка… - она зарыдала.
- Слушай, Нат, я не знаю, о чём ты, но нам нужно серьёзно поговорить.
- Я приеду, Ник! Я приеду …сейчас, такси поймаю…
- Не надо. Я сам приеду. В восемь. Ладно?
- Ага, - голос в трубке был жалким и плаксивым, совсем не похожим на Наташкин.
- Ну, пока.
- Жду, Ник…приезжай обязательно! Слышишь?
А потом телефон зазвонил как-то ненормально, тревожно, срываясь на визг. Никита удивился.
- Алло?…Слушаю Вас!
- Слушаешь? Слушай внимательно, - сказал незнакомый мужской голос, - если не хочешь на нарах париться, забудь, понял? Забудь, что ты ЕЁ когда-нибудь видел.
- Кто это?
- Не важно, кто… Важно, чтобы ты меня правильно понял.
- Это вас её отец просил позвонить? Вы, наверное, Борис?
- Ну, Борис. Легче?
- Не сказал бы…
- Так вот, кончай козлить. А то ведь мы и мозги вправить можем, да так, что вышибем из тебя всё твоё педофилическое говно!
- Я ничего плохого не делал и не собираюсь…
- Это будешь следователю рассказывать. Больше не звони туда! И если к ней ещё раз сунешься….
Никита повесил трубку. На часах было полвосьмого. Он оделся и медленно вышел на улицу. Небо было ясное, звёздное. Постояв с минуту, он, не отдавая себе отчёта, вдруг снял ботинки, носки, встал ногами в сугроб и закрыл глаза. В голове мелькнул образ кудрявой девочки, стоящей босиком на снегу в тёмном дворе. Никита открыл глаза, улыбнулся, не спеша, обулся и пошёл на остановку.
В переполненном автобусе было душно, пахло куревом, переваренным чесноком и пивом. Лёгкое оживление – это по салону двигались контролёры. Никита вспомнил, что не пробил билет, но не пошевелился. Один из контролёров, грубо толкнув его, прошёл дальше. Парня никто не заметил, билета у него не спросили.
И тут в дальнем углу автобуса он увидел мальчика. Из-под ушанки выбились чёрные непослушные пряди. Мальчик, согнувшись, что-то читал. Никита вглядывался в его ссутуленную фигурку, и пытался припомнить, где он видел этого мальчика. Что-то начинало неясно беспокоить Никиту. Он, как будто ища поддержки, скользнул взглядом по пассажирам, и заметил ещё более поразившего воображение человека…
Это был мужчина лет сорока, без головного убора. В его тёмные волосы уже вкралась седина, лицо было смуглым мужественным, губы чуть подёргивались в улыбке. Он держал за руку девушку в рыжей дублёнке. Лица девушки Никита не видел, но на её руке было кольцо…
Когда Никита увидел это кольцо, его просто вдавило в пол. «Это же ОНА! Это же я! Я! Этот мальчик – я, и этот мужик, тоже я!» Мальчик выглядел точной копией восьмилетнего Никиты, а кольцо на пальце девушки было точно таким же, какое Никита подарил Оленьке на днях. Ей, конечно, оно было велико, это мамино кольцо, и Оля носила его на шнурке, как медальон. «Мистика? Сумасшествие? Ущипните меня кто-нибудь!» - бешено стучало в висках у Никиты. Мальчик закрыл книгу и собрался выходить. На обложке книги Никита успел прочесть:
Дональд Бэкам «Таинственные незнакомцы или наши «Я».

***
Ночью Оленьке приснился беспокойный, страшный сон. Но он был ярким, как мультфильм и длинным, как сериал.
Никита стоял возле двери, обитой чёрным дерматином, тушил о грязную стену бычок. Дверь открылась, на пороге появилась заплаканная белокурая девушка в халате. Никита, раздевшись, прошёл на кухню. На столе стояла бутылка с чем-то красным на дне. Девушка беззвучно открывала рот, видимо, разговаривая с Никитой, но ничего не было слышно, как в немом кино. Только музыка громыхала раскатами фортепьяно. Никита молча курил, стряхивая пепел в банку из-под кофе. Девушка размазывала слёзы по щекам, пыталась встать на колени, обнять Никиту. Потом она дёрнула поясок халата и коснулась Никиты обнажённым телом. Олю неприятно поразил во сне вид её больших белых грудей, трясущихся от всхлипываний. Никита молчал. Потом она всё-таки рухнула на колени, что-то крича. Никита встал, подхватил девушку подмышки, и (это Оля почему-то услышала) тихо сказал: «Да ты совсем пьяная, Наташка…». Никита куда-то потащил девчонку. Она безвольно висела, обняв Никитину шею. Он открыл дверь ванной, чуть не упав, зажёг свет, включил душ и сунул белокурую голову под воду.
Музыка вокруг стала более плавной, похожей на журчание. Потом парень отнёс обмякшее тело в постель, закрыл одеялом, выключил свет. На кухне нашёл огрызок карандаша, достал из кармана записную книжку, вырвал листочек и нацарапал: «Прости, Нат! Я встретил Даму Своего Сердца. Ты ни в чём не виновата. Ещё раз, прости. Ник.» Немного подумав, дописал: «P.S. Потому, что нельзя…», прижал записку банкой-пепельницей и вышел. Музыка стихла, и в оглушительной тишине Оля услышала стук ЕГО сердца, затем ЕГО дыхание, затем, как с тихим шорохом скользят друг по другу ЕГО ресницы. Потом Оля проснулась оттого, что заплакала. По обоям скакали блики фар, выхватывая из темноты цветочки, уголки книжных полок и краешки висящих на стене фотографий. На одном из снимков она стояла в зелёном платьице с красным шариком в руке и улыбалась. Никита снял её в фойе цирка чьим-то «Поляроидом».
Оля вытерла слёзы о подушку, встала, сняла со стены фотографию, а шейки кольцо на шнурке. Открыла детскую сокровищниц – ларец, где лежали цветные стекляшки, кружевной платочек и мамина брошка, и положила туда снимок с колечком.
« Я никогда не буду ни с кем, кроме ТЕБЯ! Я никогда ТЕБЯ не забуду!» - прошептала Оленька и закрыла небольшой металлический ларчик.

Глава 2
По вечернему городу неслись автомобили, автобусы неуклюже скользили от остановки к остановке. Окно, выходящее на проспект, искрилось фарами, фонарями и новогодней иллюминацией.
- Ольга Владимировна! Вы на завтра подготовили информацию по рекламе?
- Да, Дима, она в папке «Реклама». Возьми на столе.
- Я тогда завтра возьму, перед «летучкой»…А почему Вы домой не идёте? Время-то уже…
- Мне некуда торопиться.
- А может, Вас проводить? Темно уже.
- Спасибо, Дима, не надо. Я ещё немного поработаю.
- Ой, осёл я! Я же сегодня на машине! Шеф велел свою тачку отогнать. Давайте, я Вас подброшу до дома? – Димка взъерошил ладонью русый ёжик своих волос.
- Ну ладно, давай, - она улыбнулась, - Сейчас я родителям звякну, и ты меня к ним забросишь, ОК?
Через пятнадцать минут она уютно устроилась на переднем сиденье автомобиля, кутаясь в тёплый рыжий мех, поёживаясь и дуя на руки.
- Вас куда? То есть, я понял, что к родителям, но это где?
- На Таганке. Тебе по пути?
- Конечно. То есть, не совсем… но я с удовольствием. Бешеной собаке, семь вёрст – не крюк!
Они поначалу ехали молча. Потом Дима спросил:
- Наверное, это неудобно… Если не хотите, не отвечайте, но говорят, что Вы с мужем того, ну, разошлись.
- Говорят? – она удивлённо приподняла брови, - Ну что ж, правду говорят. Разошлись. Давно уже. Странно, что об этом заговорили сейчас.
- Да Вы не обижайтесь, Ольга Владимировна, в нашем тесном коллективе обо всех говорят. Сплетничают. Вот, про меня тоже говорят. Что, будто я влюбился…в Вас.
- Зря говорят-то? – улыбнулась Ольга.
- Нет, не зря. Я давно уже. Сразу, как Вас увидел, решил, последним дураком буду, если не отобью. Я тогда не знал ещё, что Вы замужем за этим…Но, думаю, не обольщайся, старик, такие женщины одни не бывают! Но…кто я есть-то? Ничего особенного. А Вы…Вы – красавица, умница, всего в жизни добились сами.
- Чего? – перебила его тираду Ольга, - чего добилась? Того, что одна осталась? Куча долгов, друзья все разбежались, ночами вою от тоски, а днём занимаюсь бестолковой работой, лишь бы не думать ни о чём. Вот, чего я добилась сама. А всё остальное… не моя заслуга.
- Я Вас ещё не так долго знаю, а то бы поспорил! – Дима помолчал немного, потом, запинаясь, добавил, - Вот, как бы …если мне… удалось узнать Вас поближе?
- Димка! Ты хороший парень! С руками, с головой, молодой совсем. Всё у тебя ещё впереди. И любовь настоящая, и девушка хорошая, и карьера, и всё-всё-всё. Вот здесь направо поверни, пожалуйста. Теперь сюда, в переулок. Всё, приехали. Спасибо. Ну, что, до завтра?
- Мне говорили, что я Вам не пара. А я, дурак, не верил…
- Не в этом дело, Дим. Просто я, наверное, не умею любить. Забыла, как это делается, что ли? У меня орган, заведующий влюблённостью, атрофировался. Понимаешь?
Дима промолчал. Ольга чмокнула его в пушистую щеку и выскочила из машины:
- Пока! Не грусти! – Ольга скрылась в подъезде.
Он посидел немного, привычным движением поерошил волосы, потом включил музыку, завёлся и уехал.
Дома Ольгу встретила мама:
- Здравствуй, цыплёночек. Устала? Ну иди, поешь и отдохни.
- Мам, отец где? На работе? – крикнула Ольга из ванной.
- Нет, у Никитиных.
- Где-где?
- У Бориса Никитина. Опять они с Борькиной «шестёркой» возятся. Чего-то там барахлит, карбюратор какой-то или что…Я тебе суп грею?
- Ага, спасибо.
Поздно вечером Оля сидела на диване в своей, бывшей своей, комнате, листала знакомые с детства книжки. На одной из книжных полок Ольга заметила маленький ларчик. Она взяла в руки пыльную металлическую коробочку:
- Как это я раньше тебя не замечала? Ну-ка, посмотрим…
На дне, на пожелтевшем кружевном платочке лежала мамина брошка, тоже потемневшая от времени. Оля покрутила её в руках, высыпала на ладонь цветные стекляшки. Под платочком мелькнул бумажный краешек. Она вытянула за уголок квадратик фотографии. На снимке была Оля, совсем ещё маленькой девочкой в зелёном платьице, с красным надувным сердечком в руках.
- Когда же это было? Сколько мне тут, восемь, девять? И где это… Не помню.
Она положила фотографию на место и уже почти закрыла ларец, как вдруг заметила выползший из него чёрный шнурочек. Оля потянула за шнурок.

***
Письмо в Вечность
Господи! Я не знаю, скоро ли увижусь с Тобой, поэтому решил написать. О том, как я живу, Ты, Всевидящий, знаешь. А на душе у меня не спокойно. Годы бегут. Вчера мне стукнуло тридцать восемь.
Мой телефон весь день молчал, да я и сам забыл про свой день рождения. А сегодня нажрался в лом, прости, Господи. Пил, понимаешь, за своё здоровье, один, как алкаш. Теперь вот пишу Тебе, в надежде, что Ты не отвернулся от меня окончательно, просто забыл на время. Оно и понятно, столько дел, забот, упаси Господь!
А я мучаюсь этой… как будет по-медицински?…Гипермнезией! Всё хочу забыть одного человека, да никак не могу. Столько лет прошло! Скоро можно юбилей отмечать.
Все друзья уже давно переженились, детей нарожали, любовниц завели. А я всё неприкаянный болтаюсь. Меняю города, работу, попутчиков и спутниц. Но нигде не остаюсь, никого не люблю. Один только образ из прошлого…
Но ведь это не любовь, наверное, Господи! Болезнь это просто хроническая.
Ты знаешь, я многого не попрошу. У неё, наверняка, давно судьба сложилась. Мне бы только узнать, как Она… А ещё лучше, если только можно, избавь Ты меня от наваждения моего… Проку от меня для человечества – никакого. Так что, если какой-нибудь кирпич мне на голову упадёт, никто и не заметит.
Всё в руках Твоих, Господи. Прости, если что не так. Передавай поклон родителям моим дорогим, они там, надеюсь, под надзором Твоим неусыпным.
Твой бестолковый сын Никита, по отцу Александрович.
25 декабря, пятнадцатого от прощания с любимой, года.

***
Ольга рыдала в подушку, чтобы не разбудить родителей. Она стучала кулаками по диванному мякишу, шептала в мокрую, душную наволочку:
- Забыла! Всё забыла! Обещала! Никогда, ничьей! Обещала! М-м-м-м, Господи, прости меня! Я всё забыла!
Потом она немного успокоилась, вытерла слёзы, сняла с пальца обручальное кольцо, которое всё ещё носила и развязала чёрный шнурочек. Никитино кольцо оказалось как раз. Оля на цыпочках вышла в кухню, открыла окно и, стащив у папы сигарету, закурила.
Падал меленький снежок. Ей так захотелось ощутить ногами его прохладу.
- Снег. Я так давно не ходила босиком по снегу. Я так давно не плакала, - тихо произнесла она в окошко.
Огонёк сигареты, не спеша, потух. Но Ольга не стала зажигать её вновь. На улице было необычно тихо. Эта тишина, словно ватой, заволокла, казалось, весь мир. И Олину квартиру, и Олину голову. Она ни о чём не думала, просто смотрела не серые тени на снегу, на тёмные айсберги домов, на бездонное небо. Маленькая снежинковая мушка покружила и села Оле на руку.
- Глупенькая снежинка, - прошептала она, - растаешь сейчас, и останется от тебя мокрое место… Лети! – Оля подула, и снежинка вспорхнула, исчезнув в темноте.

***
Звонок вплёлся в цепь сновидений, притворился чьим-то голосом, потом звоном бокалов, потом вырвался на свободу и разбудил Никиту. Он сел на кровати, соображая: в дверь или телефонный. Сообразил, почесал ногу и пошёл открывать.
- Саныч, ты что, с бодуна? – в дверях стоял мужчина чертовски знакомый, но сильно изменившийся.
- Володя, ты что ли? – Никита тёр глаза и то и дело поправлял трусы.
- Да…Ты совсем, братец, допился! А постарел-то как, - сказал Володя, вваливаясь в прихожую.
- Ты прости, что сразу не узнал. Давно не виделись. И я тут…маленько со сна опух…
- Вижу-вижу, с какого это «сна», - Володька бесцеремонно переставлял со стола на пол пустые бутылки.
Потом он вытер клеёнку-скатерть, и она превратилась в скатерть-самобранку. Откуда ни возьмись, на столе появились: трёхлитровая банка мёда, несколько банок варенья, связка вяленой рыбы, солёные грибочки, румяные пирожки и мокрый свёрток, пахнущий домашним сыром.
- Мы за тебя возьмёмся, - приговаривал Володя, раскладывая всё это изобилие на столе, - Мы из тебя заново человека сделаем! Ишь, ты – опух! Дома, простите, срач, в голове, судя по всему тоже. А он, видишь ли, опух! Со сна! Не сосна ты, а дуб! Самый настоящий, дубина стоеросовая…
- Да я, честное слово, Володька, так сильно в первый раз… - оправдывался Никита, - у меня тут повод…день рожденья у меня был…на днях.
- Тьфу ты! – Володя неожиданно выпрямился, - Самое главное забыл! Склеротик хренов. Это тебе подарок от нас с Танюшей.
Покопавшись в сумке, он извлёк из недр её какую-то коробку.
- Вот с чего начинать надо было. Я про твой день рождения ещё с лета думал. Приехал друга своего лучшего со студенческих времён поздравить. Правда, опоздал маленько. Самолёты от нас, так их, не летали! Погода, понимаешь
- Спасибо за подарок, - Никита обнял Володьку и дружески хлопнул по плечу.
- Да ты прежде посмотри, чем спасибкать. А то, может, забракуешь ещё.
Никита открыл коробку, пошуршал обёрточной бумагой и достал из неё небольшую цветного стекла фигурку «белого» клоуна. Клоунские штанишки, матово-бледное лицо, грустная улыбка…
- Похож? – с удовлетворением глядя на изумлённое лицо друга, спросил Вова.
- Ну ты даёшь! – только и смог ответить Никита.
- Ха! Если бы ты знал, как он, вернее «ты», мне достался!
Никита, наконец, оделся, побрился и стал выглядеть приличней. К вечеру они поговорили уже почти обо всём.
- Может, «за встречу»? – предложил Никита, но сразу осёкся, вспомнив дружеский гнев по поводу пьянства.
Но Володя просто тихо сказал:
- Не могу. «Зашился» я. Лечился долго по этому делу, всех достал… Танюшка сколько раз уходила. Теперь вот, завязал. На работу опять взяли. Вот… Видишь, я тебе всё-таки рассказал. Не хотел, а сказал. А вот ты мне чего-то не договариваешь, по глазам вижу.
- Вовка, родной! Если б это только «зашить» можно было! Я бы уж весь заштопался бы насквозь…



После Никитиной исповеди они оба сидели и курили.
- Да, браток… Хреновые делишки, просто звездец! – сказал Володя, качая головой, - Но так нельзя! Сидеть, сложа руки, и ждать, пока тебе кирпич на голову упадёт. Надо что-то делать…
- Да что? Что делать-то? – Никита криво усмехнулся.
- У тебя телефон, может, её остался?
- Смеёшься? Я за это время десяток квартир сменил, она тоже могла. А потом, что я ей скажу? Здрасте, я тот самый придурок, который влюбился в Вас пятнадцать лет назад? Я, конечно, бывший клоун, но не до такой же степени! Можно и схлопотать от трёх её мужей…
- Каких мужей?
- Гипотетических. А главное, если Она меня не помнит, я же сдохну! …Да нету её там давно!
- Так значит, телефончик имеется? Ты звонил уже?
- Нет, естественно. Я эту бредовую мысль отбросил напрочь.
- Бредовую! У тебя, можно подумать, лучше есть!
- Лучше нету…того свету…
- А раз нету, тогда звони! Сейчас же.
- Не могу! И поздно уже.
- Звони! А то я сам позвоню! Ты подумай только, вдруг она такая же ненормальная, как ты? Представь, сидит сейчас, плачет и ждёт твоего звонка. А нет, так мы тоже что-нибудь придумаем, только не сиди сиднем, тащи сюда свой телефон!
Пока Володька набирал номер неловкими толстыми пальцами, Никита стоял у раскрытого окна, ему было не по себе. Что-то душное, тяжёлое навалилось не него со всех сторон. За окном падал мелкий снежок. Никита вдруг вспомнил, как стоял босиком в снегу у подъезда своего старого дома. Ему захотелось сбежать отсюда, от этой вязкой духоты, от Вовки, готовящего ему неотвратимую беду разочарования. Убежать голыми ногами по сугробам. Нестись, пока не упадёшь в холодную снежную кашу и не заснёшь. Навсегда.

***
Ольга подняла голову. Оказалось, она уснула на столе в родительской кухне, уронив голову на руки. Сначала она не поняла, отчего проснулась. Но тут отец прошаркал тапочками к телефону и поднял трубку:
- Проживает ли здесь Ольга? А какая именно? Вам повезло, молодой человек, сегодня она «проживает» как раз тут, хотя уже спать легла, наверное.
Отец пошёл в Олину комнату, но Ольга выбежала из кухни, схватила трубку, махнула отцу рукой, чтобы ложился спать.
- Скажи своим ухажёрам, чтобы иногда смотрели на часы. Или «счастливые - часов не наблюдают»? – добродушно поворчал отец.
- Алло. Слушаю Вас.
- Это Ольга?
- Да…А кто это говорит?
В трубке раздался шорох:
- Вообще-то, Вы меня не знаете… Но рядом со мной стоит человек, который с Вами давно знаком… Он клоун…
- Как Вам не стыдно! Звоните посреди ночи, будите весь дом, чтобы пошутить!
- Я не шучу. Его зовут Никита.
У Ольги что-то хрустнуло в трубке.
- Кто? Я что-то плохо слышу.
- Никита…Вы плохо слышите или плохо помните?
- Никита? Никита, Вы сказали? Где он?
- Рядом. Стоит у окна. Наверное обалдел совсем…
Голос позвал: «Иди сюда, говорить будешь. Да иди же, столбняк несчастный!» В трубке раздались какие-то щелчки и хрипы. У Никиты от волнения совсем сел голос, и он не мог говорить.
- Алло! Алло! – кричала в трубку Ольга, - господи, неужели разъединили?!!
- Не, - прохрипел Никита, - не разъединили.
Они стояли, молча дыша в трубки, не узнавая голоса друг друга.
. «Ну, я пошёл спать» - сказал Володя и закрыл за собой дверь кухни.
- Здравствуй, - выдавил Никита из себя.
- Здравствуй. Они опять молчали. На этот раз тишину нарушила Ольга:
- Я всё ещё не могу поверить, что это ты... ''
- Это я. Только состарившийся и потрёпанный жизнью... И не клоун уже давно... Вот. Я не знаю, зачем позвонил. Это Володька всё... Ты уже спала, наверное?
- Я на минутку прикорнула на кухонном столе, - засмеялась Ольга, - а до этого смотрела в окно на снег...
- Я тоже.
- Я вспоминала, как маленькой девочкой стояла...
- И я вспомнил, как стоял как-то босиком...
- В снегу. И молилась за нас...
- Мне так захотелось снова в этот снег ногами...
Они перебивали друг друга, почти смеялись или почти плакали. Это было одно и то же. Потом он снова помрачнел:
- Знаешь, я пятнадцать лет жил надеждой узнать о тебе хоть что-нибудь. А теперь я боюсь... Боюсь узнать, что мы навсегда чужие....
- Я всё равно всегда была твоей, только твоей, даже, когда не знала, даже, когда не помнила... А ты всегда будешь только моим, до самой... Нет, не о смерти я думаю. Я думаю, что до смерти хочу тебя увидеть!
Он стоял на остановке, прижимая к груди букет ярко-рыжих гвоздик. Смуглое лицо было серьёзным, тёмные с сединой волосы зачёсаны назад. Чёрное пальто красиво облегало стройную фигуру. Откуда-то вынырнул юноша, спросил у него, сколько времени. На часах было полвосьмого.
Она бежала через дорогу, придерживая рукой строптивую полу рыжей дублёнки. Несколько вьющихся светлых прядей выскочило из-под берета. Высокая, худенькая, даже хрупкая, она была полна неописуемой женской грации. Он почти не узнавал её. Почти, потому что, он узнал бы её из тысячи похожих, стань она дряхлой старушкой, стань она погрузневшей от сытой жизни женщиной.. Он узнал её.
Оля, громко дыша, остановилась перед ним. «О, боже! Неужели этот красавчик - это и есть он?»
Никита робко протянул девушке букет.Она молча взяла цветы, и тут Никита увидел на безымянном пальце, на тонком, красивом пальчике знак